Стрела эволюции

На первый взгляд учение о жестоком естественном отборе верно отражает суровую действительность. Разве в природе и обществе не выживают наиболее приспособленные?

На это русский ученый и философ XIX века Н.Я. Данилевский, автор критического исследования «Дарвинизм», отвечал так: «Подбор — это печать бессмысленности и абсурда, запечатленная на челе мироздания... Никакая форма грубейшего материализма не спускалась до такого низменного миросозерцания». А по точному замечанию публициста Н.К. Михайловского: «Из того, что человек — животное, еще вовсе не следует, чтобы для него обязательно быть скотом».

Развивая идею русского биолога К.Ф. Кесслера, князь, анархист, философ, естествоиспытатель П.А. Кропоткин написал работу «Взаимная помощь как фактор эволюции». В ней доказывается то, что Данилевский высказал вскользь: «Борьба за существование не всеобща, а только частна, местна, временна». Советские ученые В.П. Эфроимсон и Б.Л. Астауров вернулись к идеям взаимопомощи, опираясь на данные генетики. Да и сам Дарвин подчеркивал неоднократно: «Я убежден, что естественный отбор был главным, но не исключительным средством, вызывавшим изменения».

Взаимопомощь — одно из таких средств. Иначе говоря, для высших животных способность к согласию, взаимной поддержке, сочувствию, взаимодействию является одним из качеств, помогающих в борьбе за существование.

И тут мы подходим к проблеме, которая с наибольшей отчетливостью показывает роковую слабость идеи естественного отбора и выживания наиболее приспособленных. Ее ясно сформулировал современник и земляк Дарвина Д. Пэдж. В своей книге «Философия геологии» (переведена на русский язык П.А. Кропоткиным) он утверждал: «Чего нельзя никак допустить, это то, чтобы естественный подбор, сам по себе, мог быть причиною прогрессивного развития органической жизни, совершающегося в определенном порядке».

Такую направленную эволюцию академик Л.С. Берг называл номогенезом. А полузабытый ныне ученый Д.А. Соболев писал в 1924 году: «Соединение в одно целое элементов, бывших первоначально разъединенными, установление все большей сложности организации, все более тесной связи между частями и все усиливающееся подчинение их задачам целого с утратой самостоятельности — весьма типичны для общего направления эволюции. Организмам присуща некая «целестремительность» — стремление к осуществлению заложенной в каждом из них цели».

Наиболее отчетливо проявился номогенез в процессе развития нервной системы. «Как только в качестве меры (или параметра) эволюционного феномена берется выработка нервной системы, — писал палеонтолог и философ Тейяр де Шарден, — не только множество родов и видов строится в ряд, но и вся сеть их мутовок, их пластов, их ветвей вздымается, как трепещущий букет. Распределение животных по степени развитости мозга не только в точности совпадает с контурами, установленными систематикой, но и придает древу жизни рельефность, физиономию, порыв. Такая непринужденная стройность, неизменно постоянная и выразительная, не может быть случайной».

Цефализация — развитие нервной системы, головного мозга — характерна для эволюции многих групп животных: рыб, головоногих моллюсков, рептилий, млекопитающих. Ярко и полно проявилась она в линии предков человека.

Дарвин понимал ограниченность своей теории: «Естественный отбор... не предполагает необходимо прогрессивного развития — он только подхватывает появляющиеся изменения, благоприятные для обладающего ими существа в сложных условиях его жизни». Он даже не отвергал гипотезу Ламарка о наследовании признаков, приобретаемых во взаимодействии со средой обитания.

В этом отношении дарвинисты высказывались более категорично. По утверждению генетика академика Н.П. Дубинина: «Только отбор, определяющий историческое развитие организмов, является творческим началом, создающим эволюцию».

Но мы уже говорили, что отбор (или наследование приобретенных признаков?) нередко вызывает деградацию организмов. Он способствует выживанию наиболее примитивных.

Чем проще организм, тем ему выгодней: он может существовать с наименьшими затратами энергии. Для инфузории нет необходимости в нервной системе: она и без того живет и размножается миллионы лет, практически не меняясь.

Из наиболее сложно организованных обладателей развитого головного мозга — гоминид — к нашим дням сохранился только один вид: Человек разумный. А он всего лишь за 30—40 тысячелетий своего обитания привел биосферу в такое состояние, что начались массовое вымирание видов, деградация ландшафтов и экосистем, ухудшение среды обитания. Его разум стал большой бедой для земной природы.

Загадка цефализации остается центральной проблемой эволюционной биологии. Гипотезы, претендующие на ее объяснение, не выглядят убедительными. Вот вывод, сделанный американскими специалистами по молекулярной генетике Г. Стентом и Р. Кэлиндаром: «Остается еще одно важнейшее биологическое явление, для которого пока что нельзя даже вообразить сколько-нибудь правдоподобных молекулярных механизмов, — это мозг. Фантастические свойства мозга по-прежнему представляют собой... безнадежно трудную проблему». Они не исключают того, что существуют биологические процессы, которые хотя и подчиняются законам физики, но никогда не будут объяснены.

Это мнение подтверждают подсчеты американских астрофизиков Ч. Викрамасингха и Ф. Хойла. По их данным, вероятность случайного синтеза молекулы ДНК, программирующей многие важные свойства организма, выражается чудовищной цифрой с тысячами нулей, значительно превышающей число атомов в видимой Вселенной.

Из этого Ч. Викрамасингх сделал вывод: «Скорее ураган, пронесшийся по кладбищу старых самолетов, соберет новенький суперлайнер из кусков лома, чем в результате случайных процессов возникнет из своих компонентов жизнь... Свои собственные философские представления я отдаю вечной и безграничной Вселенной, в которой каким-то естественным путем возник творец жизни — разум, значительно превосходящий наш».

Так научная проблема биологической эволюции через философское осмысление восходит к религиозному миросозерцанию. В этом нет ничего удивительного. Знаменитая теорема Гёделя доказывает неполноту любой замкнутой формальной системы (в частности, арифметики натуральных чисел, теории множеств и др.). Описать эту систему исчерпывающе невозможно на основе только ее самой. Вот и объяснение феноменов эволюции жизни, цефализации вряд ли удастся в рамках биологических наук или даже всего естествознания. Или в этом случае демонстрирует свою ограниченность сам научный метод? Или виной всему — глухие тупики, в которые упирается ныне научная мысль?

До сих пор остается немало загадок природы, ответы на которые открывают новые горизонты познания. Какая сила творит в мире невиданные прежде сущности, более сложно и тонко организованные, чем предшествующие? Как могут закрепляться в генетической памяти полезные изменения? И более конкретно: почему все-таки вымерли динозавры?

...Говорят, один глупец забросит в воду камень, сто мудрецов тот камень не отыщут. Не таковы ли вопросы, поставленные нами?

Но впору вспомнить совет Козьмы Пруткова: «Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые, иначе такое бросание будет пустою забавою». Вот и наши камешки в научный водоем имеют целью вызвать круги, привлечь внимание читателя.

Мы сейчас не станем искать объяснения феномену усложнения организации, сотворения нервной системы и головного мозга. Это проблема сложная и до сих пор не решенная. Она связана с некоторыми общими вопросами развития сложных систем.

Первую попытку осмыслить так называемую прогрессивную эволюцию я предпринял 40 лет назад, работая над книгой «Время — Земля — мозг». Надеялся выяснить, способны ли естественные сложные системы (биологические, геологические) к саморазвитию. В частности, может ли возникнуть живой организм на мертвой, лишенной признаков жизни планете?

И пришел к выводу, что это невозможно.

Идея самозарождения и саморазвития живых организмов — старый научный миф. Он пользовался доверием и популярностью в Средние века, претерпел немало изменений, обрел научное обличье и сохранился до наших дней.